21.12.12

НЕБОЛЬШЕВИКИ НЕ ДОЛЖНЫ БРАТЬ ВЛАСТЬ

Когда сейчас, сквозь ощутимо уже сгустившуюся дымку времени (как-никак почти двадцать лет прошло), вглядываешься в последние советские годы (середину и конец 80-х), отчетливо видна сложившаяся полярность извечного российского выбора. Под сенью золотой имперской осени всемирность и самобытность разворачивали тогда свои полки в начинавшейся гигантской битве. Главными выразителями той битвы были еще не партии, ибо их время пришло позже, а литературно-мировоззренческие лагеря.

Между редакциями “Нашего современника” и “Нового мира” было всего несколько километров московских мостовых и тротуаров. Однако пройти их и легко попасть из одного мира в другой мог далеко не каждый. Потому что в реальности концептуальное расстояние между создаваемыми в этих творческих лабораториях мирами А. Иванова и С. Викулова или В. Гроссмана и В. Коротича надобно было измерять в парсеках. Некоторые литераторы, например В. Федоров или И. Бродский, просто не могли появиться, тем более существовать, в другом лагере, частенько при этом встречаясь в ресторане ЦДЛ или домах творчества.

Эти довольно расплывчатые, с нечеткими границами пространства, между которыми, впрочем, так удобно и вольготно было перемещаться не определившимся, не желавшим присоединяться или не вполне стойким духом творцам, именно они и были той адекватной поздней советской системе формой плюрализма, обеспечивая потребный и допустимый для системы уровень интеллектуальной и художественной конкурентности.

Боже! Какие дискуссии гремели тогда на страницах, какие громы и молнии метали друг в друга “прорабы духа”.

Если не погружаться в слишком далекие уже от нас времена “славянофилов” и “западников”, хотя противостояние “Нашего современника” и “Огонька” является проброшенным сквозь века продолжением споров между Хомяковым и Герценом, то суть можно попробовать определить в достаточно простых сравнениях.

Например, что важнее: этнокультурная самоадекватность или, скажем, качество потребительских товаров? При всей внешней несравнимости и несводимости этих двух категорий они обе являются краеугольными для такого базисного понятия любой системы ценностей, как качество жизни.

Из тех интеллектуальных коллизий до сих произрастают достаточно любопытные концептуальные следствия, важные в том числе и для экономического строительства.

Почему, например, не удается ни одна кампания под лозунгом: “Покупай российское!” – если она не оборудована серьезными протекционистскими мерами? Много ли людей в нашей стране, способных из патриотических соображений покупать российские товары более низкого качества по сравнению с их западными аналогами? Размышление на эту тему отнюдь не представляется мне бесполезной схоластикой. И дело тут не в лукаво-пораженческом призыве сложить руки и не стремиться победить конкурента в качественной области, нет.

С моей точки зрения, проблема заключается в том, что на определенном уровне рассмотрения самоадекватность производителя, в том числе этнокультурная, становится необходимым условием появления определенного уровня качества… Наилучшие вещи, как известно, производятся в странах, которые прошли через очень высокую стадию этнокультурной самоадекватности. И было бы, наверное, неплохо, если бы наша литература, поработала и над этой темой, ибо со времен Булгакова и Хейли стержневая для большинства общественных наук тема мастерства и профессии литературой в целом игнорируется…

Впрочем, эта тропинка может завести нас далеко, возвращаюсь к намеченной теме.

Так вот, с моей точки зрения, от лагерей тех лет не осталось почти ничего, как, впрочем, и от роли писателя в России. Они – и лагеря, и писатели –  попросту не видят друг друга, не знают и знать, собственно, не хотят. Отсутствие внятной критики и литературоведения, хотя бы на уровне художественных направлений, только усугубляет картину.

Мне кажется, что причина – в изменении привычной модели русской жизни, русского космоса, в котором, с одной стороны, находилась всемогущая власть и которому, с другой стороны, противостояла интеллигенция, прежде всего в виде литературы и публицистики. Власть управляла, угнетала и карала, литература указывала на ошибки, защищала и призывала к милости, иногда, когда дозволялось, – почти открыто, иногда – с помощью разнообразных эзоповых средств. Так было и во времена Екатерины и Радищева, Николая I и Пушкина, Николая II и Толстого, Сталина и Булгакова..

И во времена Брежнева имена крупнейших литераторов ассоциировались с некой альтернативной позицией.

Что же произошло сейчас? Сейчас часть функций русских профессиональных оппонентов власти – писателей перешла в руки политической оппозиции. Теперь надежды и чаяния народа в поисках альтернативных ответов власти связаны прежде всего с ней. Именно этим обусловлено падение интереса к литературе и, следовательно, к писателям и их борьбе между собой.

Выработку национальной идеи и национального характера также выхватили из слабеющих литераторских рук разнообразные институты стратегических исследований и национальной психологии.

Казалось бы, на долю писателей осталось или талантливое фокусничанье смыслами и виртуальностями в духе Пелевина, или добротная мистика а-ля Куэльо…

Однако, как ни странно, при всей своей аморфности и даже лишившись большей части своих былых функций, литературно-мировоззренческий лагерь оказался устойчивее даже таких организационных монстров, как КГБ или ВЛКСМ.

Форма существования лагеря несколько усложнилась, однако и сейчас мы видим, как правило, некую мировоззренческую группу, концентрирующуюся вокруг одного или нескольких изданий. В настоящее время это ядро обрастает молодыми побегами разнообразных проектов. Таким проектом может быть и премия, и деятельность того или иного фонда, да даже и просто выход в свет некоего литературно-мировоззренческого манифеста.

Одним из таких заметных “побегов” стала литературная премия им. А. Невского “России верные сыны”. Почему это явление представляется мне существенным? Не только потому, что когда-то у его истоков стоял мой отец – П.Л. Проскурин, хотя сплав народности и полного отсутствия номенклатурности, важный именно для проектов такого рода, в его личности был выражен больше, чем в других крупных литературных фигурах того времени.

Во-первых, проект соединил в себе времена: то, что возникло до 1991 года, в нем непротиворечиво сосуществует с возникшим после этой временной отметки.

“Эка, удивил!” – скажет кто-то. Безусловно, соединить можно по-всякому. Б. Ельцин, тоже как некое общественное явление, возник в 1989 году, а, скажем, соединившийся с ним в дефолте 1998 года С. Кириенко – куда позже.

Дело, однако, в том, что участие в проекте “России верные сыны” не требует от людей обязательного отрицания самого себя прежнего, чем на деле грешат многие национал-патриотические и прочие альтернативы. Это достаточно необычно для нашего взбалмошного времени, когда за пять лет люди успевают побыть членами 3-4 различных партий, свергнуть былых кумиров и поклониться новым. Ведь даже недавний лидер национально-патриотического лагеря – газета “Завтра” после скоропостижного перехода под знамена Дм. Рогозина была вынуждена выполнить неприятный ритуал отречения и швырнуть несколько крупных камней в сторону КПРФ.

Вообще говоря, эта скоростная “измена себе самому” и есть основной нынешний эмоционально-нравственный нерв нашей российской современности, из которого еще бог весть что вырастет, а скорее всего, не вырастет ничего, кроме удивительного чертополоха вроде “либеральной империи”, “рыночного чекизма” или “протестантско-евразийского православия”.

Здесь опять-таки могут возразить: измена и очищение, преображение, катарсис – вещи разные, все, мол, зависит лишь от точки отсчета. И я, кстати, соглашусь, что, к примеру, для Валерии Новодворской ее нынешнее позиционирование есть никакая не измена, а честное следование тем принципам, которые составляли и составляют ядро ее личности. Возможно, что для многих служителей русской православной церкви сейчас происходят волнительные и радостные события – Россия, по крайней мере значительная ее часть, вновь поворачивается к вере своих предков. А вот когда речь пойдет, скажем, о покойном А. Яковлеве или здравствующем Е. Гайдаре, я думаю, что даже несмышленый школьник здесь легко увидит жирно и отчетливо прочерченную границу между этим самым сияющим катарсисом и мрачной тропой Иуды.

Словом, блюсти отсутствие необходимости отказываться от себя прежнего, заложенное в качестве одного из основных принципов проекта в данную литературную премию, – очень и очень непросто.

Уже много лет литературно-организационная часть данного проекта находится в руках такого человека, как поэт Сергей Каргашин. При его неполитизированности и неангажированности в разнообразные административные структуры ему удается поддерживать это непростое дело на высоком уровне. Именно благодаря ему премия стала достаточно заметным явлением в литературной жизни, более или менее внятным, так сказать на уровне манифеста, патриотическим ответом “Букеру”.

Второе существенное отличие проекта от прочих, с моей точки зрения, состоит в том, что он пытается осуществлять себя в рамках идеологии литературно-художественного направления в первую очередь и только во вторую очередь – как некое общественное движение или партия. То есть продолжать глубинно русскую и советскую традиции взаимодействия власти и интеллигенции, полностью разрушенные в настоящее время и ускоренно заменяемые и подменяемые идеологией обслуживания.

Этот путь опять-таки необычен для нынешнего времени, когда все и вся стремятся максимально быстро политизироваться, обрести организационную оболочку и попытаться приобщиться к дележу кресел и вытекающих из них возможностей в том или ином законодательном органе.

Иными словами, “России верные сыны” не стремятся обязательно стать властью, продолжая при этом работать во имя страны. Мне думается, что это и есть зародыш настоящей этики ответственного служения, непонятный тем, кто интересы страны всегда идентифицирует с интересами власти, а в обладании властью видит единственный способ решения всех российских проблем.

 Алексей Петрович Проскурин

"Экономическая и философская газета", №1,2006 год

www.eifg.narod.ru