21.12.12

Поэзия прозы  П.Проскурина

В 70-е годы в критике установился взгляд на Петра Проскурина как писателя-романиста,  главной темой творчества которого стала война.  Мысль о масштабности художнического видения Проскурина, о его способности перейти от конкретных событий к осмыслению метафизических проблем робко проскальзывала в статьях и монографиях отдельных критиков, тем не менее внимание они сосредоточивали именно на социально-историческом аспекте  творчества писателя, особо подчеркивая автобиографический характер его произведений. Такой подход мы находим у А.Шагалова («Петр Проскурин», 1979), В.Чалмаева («Огонь в одежде слова», 1973, одна из глав этой книги посвящена творчеству П.Проскурина). О «земном» характере творчества писателя, о его приверженности будням свидетельствуют и названия статей о нем – «Пламя на ветру», «На трудном пути», «Энергия судьбы» (5)… Излишняя патетика, «эмоциональность дарования»,  отмеченные  критиками в раннем творчестве Проскурина, отразились и на оценке его произведений: рецензии  и статьи о нем и его книгах несли в себе груз тех же недостатков. Заострение внимания на социальном вело к тому, что анализ творчества сводился чаще всего к пересказу содержания, подробному комментарию отдельных сцен и образов, но не к выявлению сущностных, глубинных «потоков», делавших творчество Проскурина столь заметным явлением в литературе.

    Отношение к писателю и его творчеству изменилось в середине 80-х, и это, на наш взгляд, объясняется двумя причинами: событиями в стране, существенно повлиявшими на литературный процесс, и изменениями, происшедшими в самом Проскурине, который вступил в новый – зрелый – этап творчества. Изменения в мировидении писателя первым отметил В.Чалмаев. (4)   Сам писатель, характеризуя литературную ситуацию 70-х –начала 80-х годов, отмечает два  резко выделившиеся в ней «крыла»: литература фактографическая и «литература предчувствия». Очень иронично отзывается он о литературе «задорного барабанного боя», которая «потеснила статистику сильно». (3,35) Корни «литературы предчувствия» он находит в русской классике, начиная  со «Слова о полку Игореве», в творчестве Толстого, Достоевского. Лирические повести самого Проскурина, без сомнения, являются вкладом в литературу этого ряда.

    В жанровом отношении творчество Проскурина весьма разнообразно: в нем есть место рассказу, очерку, роману. Повести «Тихий, тихий звон», «Тайга» были написаны  на раннем этапе писательства, но в 80-е годы   жанр повести становится ведущим в творчестве Проскурина. Это объясняется тем, что именно этот жанр наиболее полно смог выразить  изменившееся мироощущение автора, его стремление к «философскому видению мира». Вслед за Достоевским и другими русскими классиками, он сосредоточивает внимание на личности, на глубинных исследованиях человеческой души.

   Тем не менее, «зрелый» Проскурин не изменяет себе «раннему», сохраняя основные «показатели» собственной индивидуальности: романтический взгляд на мир, «высокие нравственные задатки», которым соответствуют положительные герои и сам автор, следование  «нравственно-философским абсолютам». В основном сохранены принципы поэтики, хотя эпический охват, многогеройность отсутствуют, вместо «шири» – «глубь»,  но «причудливо, своевольно сцепленные картины, исповеди, столкнувшиеся сознания»  по-прежнему доминируют в стилевой манере автора.  Происходит совершенствование наметившихся ранее тенденций: появляются не просто изба, а «изба, приближенная к мирозданию», способность «врастать в планету, в космос». (6, 183). Критики отмечают способность к «уточнению», хотелось бы  поправить – к «утончению»  взгляда на мир и автора, и героя. Осознание себя хотя и бесконечно малой, но значимой частицей «космоса» дает силы героям Проскурина сохранить нравственное в себе, остаться верными «молитве солнца». Тот же, кто лишен  возможности «высветления», не способен на «святой бунт страждущего духа»,  до конца дней своих останется «удобной посредственностью».

           В лирических повестях Проскурина 80-х годов герои четко делятся на две категории: на тех, кого «откровение коснулось», и тех, кто оказался вне этого прикосновения. Наиболее полно, на наш взгляд, тема просветления человеческого духа раскрыта писателем в повести «В старых ракитах». Сорокапятилетний Василий, «ласковый и добрый сын», здоровый и сильный человек, никогда не думавший о смерти, «с тихой душевной тоской» наблюдает, как «обирается» готовящаяся к смерти мать; и вдруг «какой-то шевельнувший всю его кровь ток проник в него, для  него открылись иная мысль и иное чувство», и страшно стало от этого «высветления», «в один миг он увидел жизнь в совершенно ином повороте». (1,78)

В момент «торжества души» Василий иными глазами начинает видеть окружающее. Воспоминания возвращают его в мир счастливого детства,  когда мать была молодой и красивой, когда родное село Вырубки не было вымершей деревней – в нем кипела жизнь, десятки здоровых баб, мужиков, ребятишек занимались исконным крестьянским трудом – растили хлеб. Война внесла в этот мир страшные «поправки»: погиб на войне отец Василия, в голодные послевоенные годы на мине подорвался старший брат  Костя. Возврат в прошлое помогает по-новому взглянуть и на настоящее: на «культурную» городскую жизнь, которой вполне довольна жена Валентина и до недавнего времени доволен был и сам Василий, на умирающее село Вырубки, все население которого – четыре старухи. «Что-то солнечное, из детства» противопоставлено настоящему - «мертвой улице», «непроглядной темени», вечному российскому бездорожью. Водитель Степан, вероятно, впервые попавший в такое захолустье, удивленно спрашивает у бабок: «Как же вы тут живете, в этой тьме? Да я бы на другой день в петлю полез…»  Поразителен ответ бабки Чумазой – «У нас во-оля!».

Таким, как Степан, Валентина, Андрей Бочков, товарищ детства, «схлестнувшийся» когда-то с Василием из-за Валентины, этот ответ покажется издевкой над собой и всем миром. Но только не Василию, который чувствует эту «волю»: его вдруг охватило «какое-то пьянящее, безрассудное чувство слияния с беспросветной и стремительной ночью». (1,97), он ощутил себя частью этого мира, в котором главное место занимают родительская изба, кладбище, могила матери, напряженно гудящие старые ракиты, дождливая, слякотная погода, соответствующая ситуации похорон и настроению Василия. На кладбище, в момент прощания с матерью, «откровение обожгло душу Василия: пусть  иногда жизнь убога и отталкивающа, но вот сейчас, здесь, на тихом клочке земли, в напряженно гудящих старых ракитах, на этом последнем прибежище человеческой жизни, все было покоем и чистотой, и это чувство выжгло все темное и ненужное в его душе и очистило ее». (1,124)

Душа матери продолжает жить в доме, кажется, что и у самого дома есть душа», которая не захотела примириться со своей материальной участью: стать дачей – летним пристанищем для городских, незнакомых с землей людей - или пойти «на дрова». Душа дома уходит вслед  за душой своей владелицы; и Василий не пытается спасти  родной дом. В этом самоподжоге есть что-то роковое, неизбежное, подвластное высшей силе.

«Обращенными не к чему-то сиюминутному, суетному в человеке, а к вечному в нем, а значит, и непознанному», побеждающими саму смерть Проскурин видит героев Шекспира, Толстого, Достоевского.  (1,356) Эти же тенденции автор находит и у некоторых современных писателей, например, у Л.Леонова, который принял «эстафету познания человеческих глубин»; «нервом» его творчества стала природа – как природа русской души». (1,365)  Этим же принципам Проскурин следует в собственном творчестве.

Свою зависимость от высших сил на протяжении всей  жизни ощущает героиня другой повести Проскурина -  «Черные птицы». Тамара Иннокентьевна, «золотое горло», как называл ее когда-то Глеб – единственный любимый мужчина в ее жизни – должна была стать великой певицей, он – великим композитором, но война по-своему распорядилась их жизнями: Глеб погиб, а для Тамары Иннокентьевны «без Глеба ничего не имело смысла, и не о чем было жалеть». Она и не жалела: ни о нерожденном сыне, ни о пропавшем голосе, ни о годах, прожитых с «удобной посредственностью», с неудачливым соперником Глеба в творчестве и в любви Александром  Евгеньевичем. Не жалела, потому что  была «Молитва солнца», гениальная музыка, написанная Глебом только для своей любимой. Она была той «резко звучащей нотой», которая останавливала Тамару Иннокентьевну на границе между правдой и ложью, верностью и предательством, не давала снять с себя «некий давний запрет», наложенный на нее свыше, оставляла надежду на то, что два родственных начала прорвутся друг к другу через все преграды.

Как и в других лирических повестях Проскурина, у героя, которому открыт «глубинный, потаенный, ревниво скрываемый смысл» бытия – через творчество, любовь – есть антипод, человек, сквозь респектабельную внешность которого никогда «не прорвется святой бунт страждущего духа». «Подобные типы присутствовали, присутствуют и будут присутствовать в жизни, без них было бы даже и скучновато, однако основное, связующее, центральное место несут в себе другие герои и типы – натуры не разрушающие, а созидающие, творящие…» (1,335), - признается в своих симпатиях и антипатиях автор. Александр Евгеньевич, внешне вполне состоявшаяся личность, внутренне ощущает полную зависимость от давно ушедшего из жизни Глеба, которого он осуждает за «легкомыслие». «Так бездарно, так глупо распорядиться собой, своим даром… У него был именно дар. Он был призванным человеком. И человечество и его любимая Россия неизмеримо бы выиграли, останься он в живых, дай до конца развернуться своему небесному дару», - в справедливость этих слов не верят ни Тамара Иннокентьевна, для которой вторичность и музыки, и любовного чувства Александра Евгеньевича несомненны, ни сам Александр Евгеньевич. Он, как Сальери, живет теми крохами, которые упали со стола гения, и сам он «в борьбе со своим дьяволом» (1,29) - завистью к умершему  -  бессилен. Ему не удалось украсть у Глеба ни «Молитву солнца», ни любовь Тамары Иннокентьевны. «Жизни не вышло» ни у Тамары Иннокентьевны, ни у Александра Евгеньевича; как это ни парадоксально для сознания обывателя, «вышла» она, скорее всего, у погибшего Глеба, не успевшего растратить свой талант, любовь, променять их на материальные блага.

Мысль о неизбежном торжестве добра и справедливости проходит через все произведения Проскурина. Он видит в этом один из главных мировых законов, согласно которым живут природа и человек. Наказание за содеянное зло неизбежно, в этом твердо уверена героиня повести «Ранние сумерки», простая деревенская женщина Степанида, у которой сохранились естественные, не искаженные компромиссами цивилизации представления о жизни, согласно которым ребенок – дар божий, и убить его в утробе матери, значит, совершить преступление, за которое неизбежно последует расплата. Дочь Степаниды Ольга, живущая в городе и впитавшая «плоды цивилизации», пренебрегла наставлениями матери и избавилась от ребенка, чтобы не обременять себя лишними заботами. Но, как твердо уверен автор повести, «в мире все шло своим чередом, своим порядком». Ольга наказана за свой грех: она вышла замуж, очень любит своего мужа, который мечтает о ребенке, но у Ольги детей уже никогда не будет. «А ты как же хотела? – спрашивает Степанида. – Она, жизнь, урусливая… коли уж выщербилась, всю жизнь будешь латать, да не залатаешь». (1,263)

Гарантом нравственности для Проскурина является природный мир. Следование его законам не дает человеку «выщербиться» – отказаться от самого себя, предать собственные идеалы,  помогает устоять перед соблазнами карьеры и материально обеспеченной жизни. Для раскрытия внутреннего мира  духовно близкого автору героя у Проскурина сложился свой принцип повествования, своя манера письма. Наиболее убедительно, на наш взгляд, своеобразие проскуринского стиля можно показать на примере повести «Полуденные сны».

В «Полуденных снах» реализуется общий принцип построения лирических повестей Проскурина: рассказ о настоящем прерывается обращением к прошлому, к  юности главного героя – именно там можно найти разъяснение сегодняшней ситуации, той нравственной позиции, которой придерживается герой и, как следствие, его поведению. Герой повести – талантливый ученый, «генератор идей», благодаря которым существует целая научная школа. Но Вася, так зовут главного героя, абсолютно непрактичен в житейских вопросах, и этим его качеством умело пользуются другие, более предприимчивые и менее совестливые люди. Автор показывает, как еще в детстве формировались романтические наклонности мальчика, его непримиримость к предательству, равнодушию, жестокости. Честность,  совестливость стали серьезной помехой во  взрослой жизни, где господствуют рационализм, жажда личной выгоды. Изнанка жизни, приоткрывшаяся перед Васей  в детстве и утвердившая его в мысли, что  «одно уничтожает другое» и побеждает всегда наглый и сильный (лисята поедают зайчонка), становится ее «лицом» в зрелые годы и сказывается на судьбе самого Васи.

Источником нравственного здоровья для героев Проскурина  становится «мир первородных вещей», в котором они черпают силы для дальнейшей жизни. Одной из составляющих этого мира  является природа, живущая по своим –«вечным» и, следовательно, нравственным законам.  Может быть, потому, что именно природа в наибольшей степени соответствует понятию «вечность», в ней заключен «глубинный, потаенный, ревниво скрываемый смысл». Проскурин любовно, художнически верно, обстоятельно рисует ее, находит удивительно емкие и поэтические способы ее изображения. В комнате, где лесник «ладил чай» с медом и брусникой, «уютно запахло перезрелым летом» (1,354), «праздник полнейшей душевной свободы, раскованности и бесстрашия» может подарить человеку общение с природой; «долгий, пересыпчатый, оживленно-звонкий раскат грома», «грузная, клубящаяся впереди сединой туча» (1,395) предупреждают о начале грозы.  «Река билась в берега, словно стремясь прорваться куда-то в иной путь», «что-то величественное, первобытное присутствовало  в медленно текущей ночи»  - эти и множество других примеров объясняют, почему  в «кипении московских, часто нарочитых страстей» все чаще и благодарнее вспоминается то чувство «полнейшего растворения в неповторимой гармонии»  (1,462), которое может  возникнуть  у человека в лесу, на реке, при общении с представителями животного мира, такими,  как верный пес Тимошка. Это общение благотворно воздействует на обе стороны: Вася «постоянно присутствовал в мире Тимошки», а от Тимошки на человека шло какое-то особое – «здоровое, ровное тепло», которое успокаивало, расслабляло. Столкнувшись – и не один раз – с нравственными издержками мира людей, Вася признается, что в его мире (мире Тимошки –авт.) «жизнь идет оправданно, целесообразно, без выкрутасов». (1,168)

В «Полуденных снах» мир человечий дан через восприятие его собакой, «добрым, легкомысленным и веселым существом». Обстоятельное, несуетное повествование, подробное описание деталей природной, животной, человеческой жизни создают ощущение единства всех составляющих природного мира. В мир воды и деревьев, чистого воздуха и уходящих в небо скал естественно вписываются и уединенный загородный дом, и запущенный старый сад, и обитатели этого единого мира – Вася с Татьяной Романовной, Семеновна, дети – Олег, Даша, пес Тимошка, еж Мишка, ондатра Чапа. Не случайно и животные имеют свои имена - они не менее значимы в этом едином мире, пределы которого не ограничены временем и пространством. Чуть не погибнув в горах, Вася утвердился в мысли, что «там» точно существует «кто-то вечный, неназываемый, кто все про нас знает», и этот «кто-то» в момент нахождения между жизнью и смертью «точно в душу заглянул, наизнанку вывернул» (1,225), заставил  убедиться в незыблемости нравственных ценностей.

  Пес  Тимошка – продолжение тех истинных детей природы, образы которых были созданы  Толстым, Тургеневым, Куприным, Буниным. Проскурин наделяет одного из «братьев наших меньших» способностью мыслить и сопереживать человеку. В «хозяйстве» Тимошки все мудро и целесообразно, все происходящие в нем изменения он чутко ощущает и, в отличие от многих людей  (от любимого хозяина Васи в том  числе),  чувствующих себя беспомощными под напором зла, способен активно ему противостоять.  Именно Тимошка изгоняет из дома человека «с запахом опасности» – Полуянова, который собирался украсть научные разработки  Васи.

«Час  благодарения жизни» наступает только для тех, кто отринул от себя суетное, мелкое, сумел проникнуться пониманием величия жизни, слиться в одно целое с природой, стать ее частью; и не столь важно, кто это: талантливый ученый Вася или его любимый пес Тимошка. Собаке дано чувствовать и понимать то, от чего сознательно отказался человек, и лишь единицы из людского племени, такие как Вася, способны вернуться в лоно естественной жизни.

   С возрастом приходит способность «в чужом, изношенном жизнью лице» увидеть «отпечаток своего пути». Для человека нравственного Проскурин вывел формулу жизни – «путем зерна»; именно такой «путь» проходят многие его герои: Глеб из «Черных птиц», Василий из повести «В старых ракитах», Вася из «Полуденных снов». В очерке «Сердце России» писатель рисует портрет «корнями» уходящего в свой род, в свою профессию человека – деда Кондрата, как будто вросшего в землю, крепко связанного с полем, с крестьянским трудом. Именно дед Кондрат, а такие, уверен автор, есть «в любой рязанской, орловской, калужской или брянской деревне» (2,355), является воплощением «великой силы зерна, льющегося в землю», из которого и произрастает все живое. «Путь зерна»  - воплощение естественной, нормальной жизни - с которого, к сожалению, часто сбивается человечество, и тогда возникают войны, и люди в разных концах земного шара гибнут от нищеты и голода.

      «Сходство смерти» подтверждает бренность всего живого и единство его перед лицом вечности. Похороны матери рождают у героя-рассказчика странное ощущение, как будто он  тоже давно умер и теперь «видит себя с другой, недоступной для возвращения назад стороны». (1,389) Во многих повестях писателя философски значимым оказывается образ ракит. Ракиты у Проскурина – сопровождение смерти и символ обретения вечности, что подтверждает и народная песня, приведенная автором: «Дорогой товарищ, ты мой родный братец / Похоронь меня / У лесочку, на желтом песочку / Под ракитою». (1,430) С другой стороны, ракиты – символ России, ее неброской красоты, печали, бесприютности,  потому близка сердцу писателя картина П.Судакова «Осенняя дорога»: «серый осенний день, сырые ракиты. Напитанная влагой земля и проселочная, тяжелая, привычная русскому терпению дорога». (1,513)

      Свои размышления о жизни, о тленном и вечном Проскурин продолжает в автобиографической повести «Порог любви», которой завершается книга лирической прозы. Автобиографическую книгу  отличает «емкость» композиции: происходящее в 80-е годы  вызывает в памяти события, героев прошлой жизни, неповторимые ощущения детства. Сопоставление настоящего и прошлого обостряет чувство времени, приходит осознание невозвратности ушедшего, «странное ощущение своей потерянности в бесконечных, непостижимых пространствах» (1,453); отдельные главы заканчиваются подборкой стихов  на те же темы: о смысле жизни, о вечности природного мира, о непредсказуемости судьбы, о неизбежности «ухода», о любви и счастье.

От воспоминаний о детстве, от реальных характеров и событий, оставшихся в памяти на всю жизнь, писатель вновь переходит к размышлению о вечных ценностях, воплощением которых является литература. Писатель старается донести до читателя собственное понимание глубинного смысла произведений русских и зарубежных классиков. Он говорит о любимых писателях, сравнивает их, ищет сходства и различия. У Достоевского он находит «фантастические фейерверки изысканнейше-ущербной психологии»,  стремление «примирить непримиримое», пытается определить место великого писателя  в русской и мировой культуре. «Подполье человеческой души», высвеченное Достоевским, - считает автор, - это «русский материк и материал, ставший затем материком и материалом всего человечества». (1,336) Теория «двух душ» русского человека, слияние в нем Востока и Запада, христианского и языческого, характерна не только для Толстого и Достоевского, но и для более поздних авторов -  Горького и Бунина.  Сравнение Бальзака и Достоевского дает возможность автору говорить не только о величии индивидуальности, но и о влиянии на личность «черт национального характера». (1,339)  Оба писателя стремились «утвердиться в средоточии художественного и философского видения мира».  При сходстве  «фактов частной жизни французского и русского писателей (оба постоянно чувствовали нехватку денег, искали способы их заработать), Достоевский «совершенно другого плана и характера человек». «Если мир, созданный Бальзаком, рассчитан на стабильное и, может быть, вековечное пребывание со своими не поддающимися коррозии времени законами, мир Достоевского с самого начала непредсказуем в своей взрывчатой революционности, в его вечно горящем, адском чреве чувствуются, непрерывно вызревают еще неведомые законы и движения, идеи и катаклизмы». (1,343) Бальзак, разоблачая буржуазное общество, тем не менее в своем творчестве предсказал его нынешнюю стабильность, у Достоевского «энергия распада и превращения» будущего мира безмерна и бесконечна.

В «Черных птицах» и других лирических повестях Проскурин, по собственному его признанию, хотел выразить «одну из своих задушевных мыслей»: «… истинная, главная любовь у человека бывает только одна… Время движется, и человек, разумеется, меняется, он изрядно подвержен влиянию моды, всяческих, бурно возникающих в последние десятилетия общественных, религиозных, молодежных школ и течений, но суть заложенных в человеке извечных ценностей перемениться не может». (2,409) Для самого Проскурина «извечными ценностями» навсегда остались природа, творчество, любовь, духовно цельная  личность, которую никакие «повороты» истории и социальные сдвиги не заставят свернуть с однажды избранного пути – «пути зерна».

Е.А.Михеичева

Орел

Примечание.

1.Проскурин П. Полуденные сны. М., 1985

2.Проскурин П. Лики земли. М. 1990

3.Проскурин П. Словом не убий. //Наш современник, 1982, №6

4.Чалмаев В. На трудном пути. //Литературное обозрение, 1983, №6

5.Автором всех названных статей является В.Чалмаев

6. В.Чалмаев. Энергия судьбы //Октябрь, 1987, № 11