21.12.12

 ФЕНОМЕН ПРОСКУРИНА

Появление в конце 60-х годов на литературном небосводе нового имени был знаменательным событием. Проскурин, скажем  прямо, уже к этому времени обладал тем, чего не было у избалованных властью и жизненными утехами допущенных к «сиятельным вершинам» литераторов разных мастей и оттенков. А именно: большим талантом, подпитываемым острым умом, а равно знанием жизни народа, его радостей и бед, - и удивительной способностью проникать в существо сложнейших сфер общественной и индивидуальной жизни. Более того, его любознательность и природная одаренность приводило в раздражение и смущало дипломированных сочинителей и критиков еще одно обстоятельство. Имея за плечами шесть классов сельской школы, Петр Лукич свободно ориентировался в вопросах истории, философии, культуры и политики. А его начитанность приводила в изумление всех, кто соприкасался с ним.

Разумеется, все это причиняло и причиняет известное неудобство и бесит не только обнаученных  корифеев критического цеха, но и собратьев по перу, проявляющих поразительную робость при демонстрации свои талантов, а равно и интеллектуальных способностей и смелости в отстаивании правды… Он с холодным безразличием отодвинул в сторону эти и многие другие препоны и уверенно пошел своей дорогой, сохраняя веру в силу русского духа и преклонение перед жизнестойкостью народной стихии и красотою в природе и человеческих творениях.

Как бы там ни было, в современной русской словесности Петр Проскурин является одним из немногих (если не единственным такого уровня!), творчество которого отличает истинная народность. Отсюда – стремление выдвинуть на первый план мышление, речь и веру человека из народной гущи, сделав его призмой художественного отражения мира. Во всем этом проявилось своеобразие эстетических взглядов и особенности жанровой палитры, языка и стиля художника.

Кто из пишущих не мечтает об этом? Но для Проскурина сие означало осуществление главного: вступление в пору зрелости. Впереди предстояла борьба за самоутверждение и тяжелый труд. Он понимал, что перед ним лежит путь, усеянный отнюдь не розами, но горькими разочарованиями, поражениями, а равно и непрерывными творческими поисками и победами признанными и непризнанными.

Что ж, искусство – это тяжелое поприще и, быть может, не единожды он вспоминал крылатую фразу Флобера: «Племя гладиаторов не исчезло – каждый художник – гладиатор».

Искусство оправдывает свое высокое предназначение, если отражает не только чувства и помыслы, но и общественные действия современников. Этот принцип является главенствующим и дает право судить об уровне художественного дарования, равно как и состоянии литературы в целом. Творчество Петра Проскурина можно условно разделить на два периода. Первый – характеризуется воспроизведением жизни как она есть (трилогия «Судьба», «Имя твое», «Отречение» и другие), и второй (постсоветский) отмечен резким неприятием действительности и насквозь пронизанный сатирическим воодушевлением (романы «Число зверя» и «Седьмая стража», повести «Мужчины белых ночей», «Тройка, семерка, туз» и др.).

Потрясенный и униженный происходящим, предвидя худшее впереди, он не пал духом. У него есть идеалы, во имя которых надо бороться и жить, в голове роятся замыслы новых сочинений – он продолжит свой путь. Но писать так, как раньше он будет – новая реальность требует иных повествовательных форм, иных смысловых подходов… Отсюда, наряду с углублением реалистического письма, заметное усиление фантастического и мистического начал, повышение пафоса политической сатиры, а порою звучание мотивов религиозного характера.

В этом плане примечателен роман «Число зверя» (1999 г.). В нем Проскурин пишет о наболевшем, о насущном: о России и ее супостатах, о народе и власти, о типах руководителей государства, о любви ненависти. Перед нами проходит целая вереница партийных и государственных деятелей периода брежневского правления – сам Брежнев, Косыгин, Суслов, Андропов, где-то на заднем плане мелькнули две зловещие фигуры в маках. Приросших к коже лица, - Горбачев и Ельцин. Каждый наделен только ему присущим характером, образом мышления и индивидуальностью, но для всех характерен цинизм и разрушительное начало, изобличающие полную опустошенность их моральной и духовной жизни.

«Власть завистлива и беспощадна, особенно в пору осознания своей слабости – тогда она прибегает к хитрой уловке, обвиняя во всех грехах природу человека. Каждый из тех, кто на вершине ее пирамиды, боится прежде всего за себя. В пересменках на столь высоком уровне всегда закономерно и безжалостно перемалываются многие судьбы. К тому же, показывает автор, крушение власти всегда неожиданно и тотчас меняет баланс сил, и начинается смена поколений, а вперед иногда вырываются силы, ранее неведомые, никакими службами безопасности не обнаруженные и не зафиксированные. Вот и летят головы, рушатся судьбы. Но что это значит для правящей касты? Ровным счетом ничего, ибо они никого, кроме самих себя и себе подобных, не замечают и не могут замечать – такова их суть. Перешагнув за последнюю черту на пути к безграничной власти, неизбежно меняются. Тем более, что на такой высоте никаких друзей не бывает и быть не может. Все это иудейская чушь – друзья и соратники, - просто ловкая маскировка.

Народ же многослоен и никто, будь он хоть семи пядей во лбу, не может по-настоящему осознать, что происходит в самом чреве народа, хотя там, в этом таинственном и вечно неспокойном чреве, что-то происходит – без этого не может состояться само движение всей природной, в том числе и космической жизни, пронизывающей своими токами бесконечность времени и пространства». -

Кто из современных писателей по новизне и глубине художественных обобщений в этом плане может встать вровень с Проскуриным?-

Ход жизни сильнее любого отдельно взятого человека, даже если он гений. Эта мысль красной нитью проходит через все творчество художника, пропитывает все его существо. В многомысленном образе Сталина она находит свое яркое воплощение. «- Вот, Сосо, здесь твои ученики, - с готовностью пояснил загадочный спутник Сталина, и Леонид Ильич с непривычной, несколько пугающей ясностью, как бывает иногда только во сне или в бреду, слышал и понимал его слова. – Все они вышли из тебя, все циники и лицемеры. Ты хотел их видеть, что ж – они перед тобой. Убедись, измельчение налицо. Есть цинизм высшей политики и есть цинизм собственного брюха.

– Конечно, легко стоять в стороне и судить, - совсем по-домашнему проворчал он, и, присматриваясь к возглавлявшему стол, с явной заинтересованностью спросил: «Этот, что ли, сменил меня, надо полагать? Что-то не припомню таких способных… даже не Жуков, а? Откуда бы? Была еще одна война и он ее выиграл?

– Нет, Сосо, ты ошибаешься, - опять раздался пугающе ясный голос спутника Сталина. – Тебя сменил твой талантливый выученик, вот он. – Он повернулся в сторону Никиты Сергеевича.

– Как? Этот шут? – спросил Сталин, даже не пытаясь скрыть своего изумления. – Невозможно… этого не могла быть никогда! Он же ни одного раза в жизни не взглянул на небо, он его даже не видел…

Его поразили проступившие из стены фигуры со стертыми лицами-масками, - оглянулся на своего спутника за объяснением.

– А-а, в масках, - протянул тот с готовностью, - они, как сам видишь уже не пороге и ждут…

– Да ведь все они одинаковы, на одну колодку! Что можно различить?

– Внешне одинаковы, тот, второй слева… И следующий рядом с ним – вглядись, вглядись, - особый знак, непредвиденная судьба… Смотри, Сосо, у него на голове проступает пятно…

– Значит, этот, второй слева, на очереди? Не перевелись жаждущие и страждущие? Троцкист? Хазарин?

– Не признается, хотя несомненно из них… Теперь назовут иначе – воитель духа или даже архитектор мира, - с улыбкой отозвался длиннополый спутник».

Древняя мудрость гласит: великий человек способен создавать вокруг себя атмосферу духовной раскованности и творческой деятельности. Но это, добавим от себя, случается чрезвычайно редко. Это исключение из правил, обычно же за ним тянется шлейф неправых дел, унижения и страха, порождающего человеческие типы с сумеречным сознанием.

Истории было угодно, чтобы таковыми оказались именно наследники Сталина – величайшего государственного деятеля ХХ века.

Трагедия? Или ирония судьбы?

Но вернемся в аллеи российской словесности с ее бурными катаклизмами. В каждом обществе существует негласный, но строго соблюдаемый нравственный кодекс, опирающийся на аккуратные предписания этикета. Тому, кто сохраняет его условности, заранее прощаются всяческие прегрешения, строго наказуемые и осуждаемые законом и официальной нравственностью: казнокрадство, чиновничий произвол, ужасающая распущенность, невообразимая моральная гниль. В  90-е годы конвенциональное лицемерие вместе с ложью, неслыханной коррупцией и дикими феодальным нравами начали возводиться в государственный статус, угрожая нормальному социальному устройству общества. В эти годы русскоязычную пишущую братию захлестывает тяга к соблазнами и утехам жизни и неутомимый рост накопительных аппетитов.

В такой обстановке лишь немногие остались верны своим убеждениям, не изменили высоким традициям и подлинному назначению искусства. Проскурин по-прежнему продолжает свой поиск глубинных корней русского типа и с негодованием взирает на кочующих из сочинения в сочинение слезливых старух и хитроватых мужичков, выдаваемых иными сочинителями и критиками за исконных носителей народного характера. Но общественное мнение принимало все за чистую монету и воздавало хвалу их создателям. В автобиографической книге «Порог любви» (1985 г.) он писал, что негоже принимать подделку за оригинал, что теперь главным для нас по-прежнему остается вопрос о существе русского характера: что он являет собой в самом деле? Уж не в нем ли самом заложена разгадка всех тех особенностей, которые и привели к нынешнему положению, когда и сам этот характер и русский народ стали на одну из острейших граней в своем развитии, и народу на чашу весов пришлось бросить без остатка свои духовные накопления, свою историю, свое будущее?

Вопросы, вопросы, вопросы… Они встают перед художником нескончаемой вереницей. И снова – что же такое – русский характер, и нельзя ли проследить основные его приметы хоть по каким-нибудь отдельным примерам, размышляет он. Разобраться в этом помогает отечественная литература, отразившая неисчерпаемое богатство национальных типов из народа, из самых разных его сословий и слоев. Именно литература в самые тяжкие для народа моменты – пору революций, в периоды вызревания коренных общественных перемен, - она обращается к героическому, созидательному началу народного типа. Но все чаще сталкиваешься с неким дальтонизмом в обрисовке народного характера, с выпячиванием его негативных, пассивных сторон, с откровенным любованием весьма воинственной «чудачинкой» в нем, отодвигающей и затушевывающей главное, осевое, державное, то, на чем действительно держится мощь и будущее народа. Появилось невероятное количество мужичков с кособочинкой, старичков с мудроватой косноязычинкой, а сверх того разбитных бабенок, безграмотных знахарей, ясновидящих дурачков и т.д. и т.п. В своих сочинениях Проскурин разоблачал подмену сути природы русского человека, навязывание ему «недоделанности», «недоразвитости», «умственной отсталости», что вело к выводу о «рабской сущности», «рабской психологии», русского народа.

Жизнь не баловала его. Но ничто не могло ослабить силу духа, сковать его волю и темперамент. Он торил свой путь, порою усеянный острыми каменьями, и создавал творения, приобщившие его к сонму выдающихся художников слова. Он сознавал, что ему выпал нелегкий жребий, но это не ослабляло его творческую энергию. «Правду моих книг, - говорил Петр Лукич, - поймут и примут не скоро, она наглухо закрыта, казалось бы, под тупой объективностью. Я ни в левых, ни в правых, я стараюсь быть там, где чувствую истину». Такое далеко не всем нравится.

Размышляя о типе деятеля культуры девяностых годов, Проскурин писал: «нынешние «подлые времена, жестко поделили всю творческую интеллигенцию, в том числе и писателей, на три категории – это абсолютно скурвившиеся «борцы», которые нынче со смаком плюют в колодец, из коего пили всю свою жизнь с младых ногтей и до седых волос. Можно было бы развернуть эту тему шире и глубже но не о них сегодня речь. Вторая – это те признанные и всемирно отмеченные «летописцы народной жизни», которые теперь, подобно пресловутой купеческой дочери, и патриотическую невинность пытаются соблюсти, и вполне конкретный материал приобрести И тут стоит сделать первый шаг. Третья категория – это стоики, не променявшие идеалы на чечевичную похлебку, не продавшие, не предавшие, не пошедшие в услужение к жестокой, циничной и вороватой власти. Их, к сожалению, единицы. Старшие умирают, не сдавшись, молодые еще не подросли».

Отнюдь не случайно в поздних сочинениях художника  слишком много тревоги, чтобы его надежды носили хотя бы в малой степени мажорный характер. Впрочем, ирония, саркастическая усмешка часто спасали его от мрачного пессимизма. Но это был не просто саркастический смех – это была, уничтожающая политическая сатира, обладающая всеми признаками жанра – отрицанием и уничтожением осмеиваемого. Слабосильные асфальтово-дачные беллетристы не только не знают и боятся настоящей жизни, но и ненавидят ее за диалектическую изменчивость и сложность и трепещут в страхе перед лицом все углубляющихся острых социальных и политических противоречий. Проскурин не колеблясь, с презрением смахнул со своей дороги сие интеллигентское чистоплюйство и уверенно пошел дальше. Он хорошо усвоил, что реальная жизнь – это  жестокая вещь и человек в ней далеко не идеальное существо. Его отражение в искусстве заслуживает показа не с нравственной только стороны, но и действия его в условиях социального, классового противостояния. Об этом большинство литераторов предпочитают помалкивать. Между тем идет борьба не на жизнь, а на смерть и вздыбленное время требует яркого и искреннего слова, четкого художественного мировоззрения. Иного пути нет… Проскуринское погружение в вечно бурлящую народную стихию питает силу духа и природное дарование, даст выход родникам мысли и он осваивает новые поэтические материки, равные художественным открытиям. Он один из первых в современной словесности нашел адекватную художественную форму действительности смутного времени, напоминающую собой жуткую небывальщину, некое бредовое видение, фантасмагорию. В резкой смене планов и стилевых потоков явственно ощущается тревога и предельная напряженность времени. Важно и другое. Несмотря на преувеличение и деформацию образов и ситуаций, проскуринский художественный мир совпадает с настоящей жизнью, ибо выражает ее суть.

Чувство тревоги и горечи источают последние произведения художника. Между тем они, по сути, являются продолжением написанных ранее вещей, пронизанных острым предчувствием надвигающихся трагических потрясений. Недаром здесь корректируются, переосмысливаются многие явления и события недавнего прошлого, делается  попытка по-новому взглянуть на многие современные (да и не только современные), проблемы. При этом он стремится не только разглядеть истоки происходящих событий в России в конце ХХ столетия, но и найти ответы на всю жизнь, на мучившие его вопросы в чем же в конце концов суть жизни и зачем приходит человек в этот мир? Что, далее, есть истина, добро и зло, надежда и вера? И вообще – зачем Бог затевал всю эту канитель с человеком, мятущимся, непостоянным, сомневающимся – и несчастным? Или, напротив, неутомимым и великим в своих помыслах.  Мятежная, ищущая мысль Проскурина подвергает бесстрашному анализу состояние современного мира. Поэтому чтобы постичь всю глубину его замыслов, необходимо проникнуться пафосом его творчества, по-настоящему понять неповторимость его художественного мира и почувствовать то, на что он лишь намекает, в некотором роде утаивает. Ибо этот «второй план», овладевающий нашими чувствами и мыслями, источает могучую творческую силу. «- Я не пессимист, - отвечал художник на обвинения в мрачном колорите ряда его сочинений последних лет. – Предостережение о возможной трагедии необходимо, но я верю в творческие силы русского народа и в его бессмертие… Мир будет развиваться, следуя своим изначальным законам. И писатель будет исследовать эти законы, чтобы понять огромный мир».

Анализируя творческий путь Проскурина, приходишь к выводу, что уже в начале 70-х годов он понял, что на страну надвигается густая тень кризиса, спровоцированного окончательно разложившейся кремлевской верхушкой, способной лишь на предательство и ограбление народа. Из партноменклатуры вышли Горбачев, Ельцин, Шеварднадзе, Алиев, Яковлев, Кравчук и другие не менее гнусные типы, в мгновение ока перебежавшие из членов и кандидатов в члены Политбюро в президенты, ханы и прочие гетманы и паханы. А народ оказался у разбитого корыта: рухнула надежда на социальную справедливость, поколебалась вера в будущее. Только в панегириках расплодившихся сочинителей сервильного толка да поделках жизнерадостных литературных пройдох нарастал поток хвалы новым хозяевам.

Именно в эти годы в творчестве Проскурина усиливается сатирическая интонация как средство борьбы против беспредела. В эстетическом плане его острокритические сочинения 50-90-х годов положили предел ложному пафосу и туманным разглагольствованиям. И по мере углубления в анализ социальных проблем и нарастание всеобщего кризиса, проскуринский смех становится жестче, а сатира – беспощаднее.

Сборник повестей «Мужчины белых ночей», опубликован в начале 2001 года. Это явление выдающееся, в некотором роде неожиданное и вместе с тем давно ожидаемое. Наконец, перо крупного писателя коснулось сатирическим пером трагизма современной российской действительности. Проскурин показал несколько пластов реальности, о которых разномастные сочинители или понятия не имеют. Либо не способны выразить их в слова. Имеется в виду сатирическая повесть «Тройка, семерка, туз», главными персонажами которой являются Горбачев и Ельцин. Она так виртуозно пластична, афористичная и глубоко правдива, что на ее фоне современная проза кажется скучной и манерной. Несомненно, повесть принадлежит к высоким образцам политической сатиры. Редкая по силе саркастического воодушевления и мощи творческого воображения, она всецело ф о р м а   и   с о д е р ж а н и е.

Такие произведения редкость и рождаются во времена исторических катаклизмов, в моменты перехода от мрака к свету, от зла к добру и милосердию, наконец от затухания к ликующему торжеству жизни. Они как бы в сгущенном виде отражают трагизм социального и индивидуального бытия. В их ряду – такие шедевры малого жанра, как «Судьба человека» М.А. Шолохова, «Сорок первый» Б.А. Бавренева, «Враги сожгли родную хату» А.И. Исаковского, «Без покаяния» А.Д. Знаменского, «Тройка, семерка, туз» П.Л. Проскурина.

Судьбе было угодно распорядиться так, что уже ничто из наших духовных ценностей двадцатого века не подлежит забвению. Слишком высокую цену заплатили за них народы мира – и в первую очередь русский народ. Это – святая правда, которую и сегодня приходится отстаивать в острых идеологических схватках. К концу жизни Петр Проскурин пришел к твердому убеждению, что советская система создала великую цивилизацию и если бы в национальной политике возобладала точка зрения Сталина мы бы были сейчас в совершенно иной ипостаси и с совершенно другими результатами. Что же касается изящной словесности, то «чем больше проходит времени, тем все яснее становится, что двадцатый век, жестокий, трагический и великий для России век, породил чудо из чудес – великую советскую литературу, которую, настанет срок, признают вершиной духовной устремленности человечества, несмотря на все ее пропасти и обвалы, несмотря на яростный вой русофобов, ибо она возвышала и укрепляла душу человека, звала его к подвигу, которым только и можно спастись во тьме бытия. Да и все остальные социальные достижения советского периода в истории России – невероятны! Со временем, когда спадет пелена лжи и все будет поставлено на свои истинные места, они войдут в историю как золотой век человечества».

Человек из народа, судьба России, как и прежде, остаются главным предметом его творчества. Ибо настоящий художник и в сложные периоды исторической жизни верен гуманистическим идеалам. Здесь истоки новаторства, формы проявления которого неожиданны и разнообразны. Способность творить и действовать,  повышающие роль интеллектуально-философского начала, позволила Петру Проскурину стать бесспорным главой русской литературы конца ХХ – начала XXI столетия.

Николай Михайлович Федь,

доктор филологических наук, лауреат Международной премии им. М.А. Шолохова